Plurk paste

Сделка состоялась, и злодейка привязала ребенка к скамье таким образом,
что его тело оказалось выгнуто дугой; сама она опустилась на корточки над
лицом юного красавца, лежавшего на подушках, который должен был облизывать
ей влагалище, между тем как второй, стоя на четвереньках, щекотал языком ее
задний проход. Через некоторое время, когда они в достаточной мере возбудили
ее, она взяла зажженную свечу и начала поджаривать ягодицы жертвы, которая,
как нетрудно представить, испускала жуткие вопли в продолжение этой
операции. И наша Сильвия испытала оргазм: сквернословя почище любого
солдата, шлюха пришла в экстаз и в приступе ярости откусила гениталии
ребенка. Мы унесли потерявшего сознание мальчика и три дня спустя он
скончался, а торжествующая Сильвия заплатила нам королевский выкуп, и мы
долго не видели ее после того достопамятного дня.
Несколько месяцев спустя по ее рекомендации нам нанес визит сенатор
Бьянки, один из богатейших вельмож Республики, которому было тридцать пять
лет. Мания этого либертена заключалась в том, что он заявлялся в публичный
дом вместе со своими двумя племянницами, бывшими у него на попечении, и
проституировал ими. Хотя он приложил немало усилий к тому, чтобы изгнать
стыд и скромность из душ юных девиц, последствия примерного воспитания
давали себя знать. Когда я посмотрела на них, они залились краской смущения,
и в таком виде еще сильнее выступила вся нежность и все очарование, которыми
их украсила Природа: трудно было найти более прелестные создания, чем две
эти девушки. Едва я на них взглянула, мне сразу стали ясны похотливые мысли
развратника, и я не смогла удержаться от того, чтобы не оскорбить их
целомудренный слух.
- Какого рода предметы нужны этим потаскушкам? - деловито и развязно
спросила я у сенатора. - Какие они предпочитают колбаски - жирненькие или
постные?
- Они стесняются, поэтому вам придется решить это самой, - ответил
Бьянки, поднимая обеим юбки - измерьте вагины и подберите соответствующие
предметы.
- Ну что ж, - заметила я, после того, как обследовала маленькие,
прикрытые пушком отверстия, больших атрибутов здесь не потребуется.
- Напротив, - запротестовал Бьянки, я хочу, чтобы дети быстрее росли,
поэтому прошу вас предоставить им самые крупные.
По его желанию, от которого пунцовые щечки девочек несколько
побледнели, я привела шестерых молодых копьеносцев, обладателей органов
сантиметров тридцать в длину и более двадцати в обхвате.
- Вот это будет в самый раз, - с удовлетворением сказал наш гость,
пощупав товар, - но шестеро - это слишком мало. Вы не знаете их аппетит;
они, возможно, кажутся вам ягнятами, но стоит их раздразнить, и они
сношаются как волчицы; на мой взгляд, чтобы их удовлетворить, нужно не менее
двенадцати человек.
- Хорошо, - кивнула я. - А каково ваше желание, любезный сластолюбец?
Чем будете заниматься вы, пока бесчестят ваших подопечных?
- Я буду сношать мальчиков; приведите штук шесть не старше двенадцати
лет.
Его желание было исполнено, и до начала спектакля я поспешила занять
свой наблюдательный пост, так как нет необходимости повторять, что я редко
упускала подобные зрелища.
Не буду расписывать эту оргию, скажу лишь, что это было нечто
невообразимое. Остается добавить, что сенатор умер вскоре после этого, и
перед смертью порочный аристократ лишил несчастных девочек наследства. И
случилось так, что претерпев большие лишения и невзгоды, обе пришли к нам в
поисках приюта, который они получили в обмен на беспрекословное повиновение,
что принесло нам немалый доход. Младшую, которая, между прочим, считалась
одной из прекраснейших дев Европы, я сдала внаем человеку, чья страсть
заслуживает особого упоминания в этой энциклопедии человеческих, или,
вернее, нечеловеческих пороков.
Этот грешник по имени Альберти был рослым пятидесятипятилетним
мужчиной, один взгляд которого испугал бы любую женщину. Увидев
предназначенную для него девочку, он приказал мне раздеть ее и начал
осматривать, как осматривают лошадь, прежде чем купить ее. Ни одного слова
он не произнес во время проверки, не сделал ни одного жеста, который
указывал бы на вожделение, - он был спокоен и бесстрастен, только странным
блеском блестели его глаза, и слышалось тяжелое сопение.
- Она беременна? - спросил он наконец, положив жилистую волосатую руку
на ее живот.
- Думаю, что нет.
- Жаль; за беременных я плачу вдвойне. Ну да ладно, вы знаете, для чего
я ее покупаю, поэтому назовите вашу цену.
- Две тысячи цехинов.
- Вы бы их получили, будь она на сносях, но поскольку это не так, я дам
вам половину этой суммы.
Торг велся в присутствии жертвы, которую после этого сразу заперли в
маленькой комнатке нашего дома, расположенной за такими толстыми стенами,
что ее крики были совершенно не слышны. Там несчастная, проводившая большую
часть времени на соломе, едва прикрывавшей холодный пол, страдала девять
дней и ночей, в течение первых четырех ее рацион постепенно уменьшался, а на
пятый она не получила ничего. Каждый день жестокосердный Альберти приходил
мучить свою жертву, и его визит продолжался два часа; мы с Розальбой
постоянно присутствовали при этом свидании, с нами была еще одна служанка,
которую мы ежедневно заменяли.
Во время первого визита развратник долго трудился над ягодицами и
грудями своей жертвы: он изо всех сил мял, тискал, щипал их сосредоточенно и
со знанием дела, и менее, чем за час, все четыре полушария из нежной плоти
стали иссиня-черными. Все это время он целовал мой зад, Розальба ласкала ему
член, а служанка порола его. Словно погрузившись в глубокие размышления,
Альберти произносил непонятные бессвязные слова, изредка прерываемые
проклятиями.
- Проклятая плоть, - наконец пробормотал он, - мерзкая задница. Эта
падаль теперь годится разве что на мыло. - И он охарактеризовал таким же
образом каждую часть некогда прекрасного тела, но до извержения так и не
дошел.
На второй день все происходило точно так же, как и в первый; при
третьем посещении прелести жертвы превратились в опухшую массу, на которую
было неприятно смотреть, и у девочки начался сильный жар.
- Прекрасно, - прокомментировал Альберти, - это лучше, чем я
предполагал; вначале я намеревался лишить ее пищи только на четвертый день,
но при сложившихся обстоятельствах мы это сделаем сегодня. - Он с удвоенной
силой принялся тискать и давить тело узницы, а в заключение совершил с ней
содомию, и в продолжение акта сильно щипал ее бедра; потом такой же
процедуре подверг нашу Помощницу, целуя при этом мои ягодицы. Три
последующих эпизода были похожи на предыдущий, и снова Альберти не пролил ни
капли спермы. К тому времени ягодицы и грудь девочки напоминали изношенную
шкуру, высушенную на солнце, жар не спадал, и мы забеспокоились, что
несчастная не доживет до девятого дня.
- Ей пора бы исповедаться, - заметил Альберти, закончив свои труды на
восьмой день, - она наверняка завтра умрет.
Такая предусмотрительность рассмешила меня, но когда я узнала, что
негодяй хотел быть тайным свидетелем исповеди и что это подхлестнет его
похоть, я одобрила эту идею.
Пока приглашенный монах исповедовал страдалицу, Альберти,
расположившись между мной и Розальбой, не пропустил ни одного слова и,
по-моему, получил от этого огромное удовольствие.
- Разрази меня гром! - бормотал он, - ведь это я, только я довел ее до
такого состояния. Вы слышите, как эта сука признается в своих грехах... -
Поскольку мы заранее предупредили обреченную узницу, что исповедник туг на
ухо, мы прекрасно слышали весь диалог. Монах ушел, и мы поспешили к
умирающей. Измученная голодом, лихорадкой и жестоким обращением, девушка,
казалось, была готова испустить дух. Возбужденный Альберти прямо перед ней
начал содомировать Розальбу, сопровождавшая нас прислужница порола его, а
мне было велено довести до конца его восьмидневные труды. Я наклонилась над
жертвой, и после нескольких энергичных надавливаний несчастное создание
простилось с жизнью. И в этот момент мы увидели оргазм нашего Альберти. Но
клянусь небом, я никогда не видела столь продолжительного и столь бурного
излияния семени. Наш блудодей пребывал в экстазе более десяти минут; ни один
клистир, даже самый обильный, не мог бы дать результатов, хотя бы отдаленно
напоминающих эякуляцию этого палача.


-----


Только тогда несчастная поняла, что сопротивление не имеет смысла. Она
сникла и опустила голову на мою грудь, заливая ее слезами; я щипала ей
живот, вырывала на лобке волосы, словом, причиняла ей такую невыносимую
боль, что Нуарсей, зажатый, как в тисках, в маленьком анусе, почувствовал,
как вскипает его сперма. Он из-под низу схватил ее за обе груди, с силой
стиснул их, бедняжка закричала от боли, и он извергнулся. После этого я села
на ее очаровательное, залитое слезами лицо и в свою очередь получила
огромное удовольствие. Эта сцена воспламенила Нуарсея, орган его поднялся, и
он присоединился к нам. Мне пришлось передвинуться ниже, а распутник вставил
член в рот мадам де Вальроз и заставил ее сосать его; первой ее реакцией
было отвращение, смешанное с негодованием, однако в следующий момент она
повиновалась. Какая это была сладострастная группа! Я сжимала бедрами бедра
Вальроз, Нуарсей наслаждался оральным совокуплением и сверлил языком мое
анальное отверстие. Некоторое время спустя я залила соком влагалище моей
наперсницы, Нуарсей сбросил сперму в ее рот, и мы поднялись.
- Ну вот, - сказал Нуарсей, вновь обретя прежнее хладнокровие, - теперь
вы наставили мужу рога, а как насчет того, чтобы спасти ему жизнь?
- Но спасет ли это его, сударь? - спросила заплаканная женщина своим
сладким и печальным голосом. - Вы уверены, что это ему поможет?
- Клянусь всем, что есть во мне святого, - торжественно заявил коварный
злодей. - И если я окажусь не прав, я не буду настаивать на том, чтобы
повторить наши сегодняшние забавы.4 Приходите сюда завтра утром, мы вместе
пойдем к судье, вы подпишете заявление о виновности вашего супруга, а на
следующий день он будет с вами.
- Нуарсей, - прошептала я на ухо чудовищу, - я восхищена вашим
упорством и вашей стойкостью в злодействе даже после того, как утихли
страсти.
- О чем ты говоришь? - пожал плечами Нуарсей. - Ты видела, что я
получил удовольствие, а ведь тебе, должно быть, известно, что всякий мой
оргазм означает смертный приговор.
На том мы и расстались. Мадам де Вальроз, которую я проводила до дома,
на прощанье умоляла меня проявить участие в ее деле, и я обещала со всей
искренностью, с какой дают обещания надоевшей уличной девке. На следующий
день она сделала свое заявление в суде, а еще через день Нуарсей так ловко
повернул процесс, что бедную женщину объявили сообщницей и повесили рядом с
колесом, на котором умирал ее муж с переломанными костями. Мы с Нуарсеем из
окна любовались этим зрелищем и неистово ласкали друг друга. Если хотите
знать, приятен ли был мой оргазм, отвечу, что давным-давно я не испытывала
такого сладостного извержения. Сострадание подсказало Нуарсею попросить об
опеке над осиротевшим ребенком, он получил ее, изнасиловал девочку и спустя
двадцать четыре часа вышвырнул ее на улицу почти без одежды и без единого
су.
- Это много лучше, чем убийство, - назидательно сказал он мне, - ее
страдания будут продолжаться очень долго, столько же буду радоваться я как
их главный виновник.


------------

- Что касается до вас, милые девушки, - наконец обратился он к моим
служанкам, свирепо глядя на них, - я за вас заплатил, и никто не лишит меня
права сделать с вами все, что подскажет мое необыкновенно богатое
воображение, поэтому готовьтесь к мучительной кончине. Хотя я еще не решил,
каким образом буду истязать ваше нежное тело.
Услышав эти слова, несчастные создания бросились в ноги Корделли,
омывая их слезами. Их лица, в обрамлении роскошных черных волос,
разбросанных в беспорядке по алебастровой груди, являли собой незабываемый
образ горя и отчаяния.
- Черт возьми мою грешную душу, - восхитился Корделли, опускаясь в
кресло и небрежным движением приказав мне ласкать ему член, - я безумно
люблю такие трагические сцены, они страшно возбуждают меня... А что, если я
дам вам кинжалы, несчастные твари, и заставлю исколоть друг друга до смерти?
Мне кажется, это неплохо будет выглядеть, а? - И монстр с удовольствием
принялся щипать нежные соски несчастных, а жилистый фаллос, разбухавший в
моих руках, свидетельствовал о восторге своего хозяина.
- Дайте-ка мне их задницы, - сказал он дуэньям, - поставьте их так,
чтобы я мог щекотать языком их маленькие дырочки. А ты, Дюран, помоги
Жюльетте.
За одну минуту он искусал до крови безупречные девичьи ягодицы, оставив
в них глубокие следы зубов, потом просунул голову между ног Раймонды и с
такой силой впился в ее клитор, что бедняжка лишилась чувств. Придя в
восторг от такого результата, он сделал то же самое с Элизой, но она
дернулась, и вместо клитора его зубы вцепились в ее нижние губки, от которых
он оторвал внушительный кусок. Несмотря на разрушительные последствия его
натиска, Корделли захотел тут же совокупиться с ними. Девушек уложили на
длинный диван животом вниз, головой вплотную к трупам, развешанным на стене.
После чего, с моей помощью, развратник в течение двадцати минут прочищал им
задницы и влагалища. Потом поставил одну из них на четвереньки, другую
посадил ей на плечи, взял розги и долго терзал божественные ягодицы Элизы и
восхитительную грудь Раймонды, в то время как обе дуэньи аккуратно кололи
его седалище серебряными булавками. Девушки сменили позицию, чтобы он мог
превратить в окровавленные лохмотья еще нетронутые груди и ягодицы. Затем
принесли тазы с водой, обмыли раны, и Корделли, демонстрируя чудовищную
эрекцию, велел приблизиться одному из сыновей. Все дары щедрой Природы
сочетались в этом очаровательном ребенке: прекрасное лицо, нежнейшая кожа,
маленький ротик, вьющиеся волосы и несравненнейший зад.
- М-да, он действительно очень похож на свою мать, - заметил Корделли,
поцеловав мальчика.
- А что стало с этой несчастной? - полюбопытствовала я.
- Стыдись, Жюльетта; ты так стараешься уличить меня в злодействе - я
чувствую это. Но к твоему удивлению и, быть может, разочарованию я покажу
тебе эту женщину прямо сейчас.
Заметив недоверие в моих глазах, он продолжал:
- Ну что ж, вот она. - И он указал на один из трупов, висевших на
крючьях. - Вот его мать, если не веришь, спроси сама. Не прошло и тридцати
шести часов, как я сорвал цветок невинности у этого парня здесь, в этой
самой комнате, когда он лежал в объятиях своей любимой и еще живой матушки;
вскоре после этого - он может подтвердить! - на его глазах я жестоко замучил
ее и отправил туда, куда скоро, и способом не менее интересным, отправлю
дорогого сынка этой прекрасной синьоры.
Старые женщины навалились на ребенка, я увлажнила ему задний проход и
ввела туда необыкновенной твердости стержень; Дюран сосала ганимеда спереди,
и итальянец совокупился с ним, лаская мой зад.
Сохраняя над собой удивительный контроль и демонстрируя потрясающее
хладнокровие, несмотря на свое крайнее возбуждение, Корделли покинул потроха
сына, не обронив ни капли спермы.
Между тем подвели второго юношу. После такой же церемонии и с тем же
бережным отношением к собственному семени распутник жестоко выпорол обоих. В
продолжение экзекуции он то и дело наклонялся пососать юношеские органы и в
конце концов, в припадке жестокой похоти, укусил одному из них яичко, да с
такой силой, что мальчик охнул и потерял сознание. С прежним хладнокровием
Корделли принялся за дочерей; первая, которую к нему подвели, не была
красавицей, но было в ней какое-то необъяснимое очарование в сочетании с
умилительной скромностью и невинностью.
- Она - девственница, - заявил нам Корделли, - можете убедиться сами.
Но ее куночка меня больше не прельщает, поэтому положите ее на софу попкой
кверху и держите крепче.
Когда перед ним предстали трогательные в своей беззащитности ягодицы,
злодей набросился на них и за несколько минут довел их до самого жалкого
состояния, после чего совершил содомию. Потом, решив, что достаточно
возбудил свой пыл, чтобы покуситься на влагалище, он велел перевернуть
девочку и, подгоняемый нашими умелыми пальцами и губами, за два мощных
толчка протаранил девственную плеву; вытащил свой багровый орган и вставил
снова в святилище, которое было для него дороже всего, затем опять ворвался
в зад одного из мальчиков и сбросил там свой заряд. Вот так, наконец, он
испытал оргазм, который уместнее назвать ударом грома, и я испугалась, как
бы от этого взрыва не рухнули стены. Мы столпились вокруг него; он целовал
мои ягодицы, одна из женщин порола его, Дюран прочищала ему задний проход,
Элиза щекотала яички, Раймонда подставила ему свой зад, который он яростно
щипал; одним словом, все живое вокруг участвовало в этом неописуемом по мощи
извержении.
- Готово! - тяжко выдохнул он, когда все кончилось. - Теперь я должен
прийти в себя, для чего потребуются пытки.
- Сейчас вы увидите их, друг мой, сейчас увидите, - ласково утешила я
смертельно уставшего итальянца, потом взяла его орган в рот и выдоила все до
последней капли.
Корделли с благодарностью принял мои услуги; пока я восстанавливала его
силы, присутствующие снова окружили его, и он с такой силой впился в губы
девочки, которую только что лишил девственности, словно вознамерился с
корнем вырвать у нее язык.
Постепенно он перешел на другие окружавшие его предметы и даже -
поверите ли вы в подобную мерзость? - четверть часа облизывал зловонную
утробу одной карги, потом, с неменьшим удовольствием, прильнул губами к
губам одного из палачей. И я почувствовала, что чудо свершилось. В
довершение всего он взял мою руку и возложил ее на кол этого головореза, и я
с ужасом обнаружила, что предмет, оказавшийся в моей ладони, толще моего
предплечья и длиннее, чем мое бедро.
- Возьми этот пенис, Жюльетта, - приказал итальянец, - и вставь его в
вагину девочки. Но имей в виду, что он должен войти туда невзирая ни на
какие последствия.
Первые попытки были безуспешны; не оставалось иного выхода, кроме как
связать жертву и растянуть ее ноги в стороны таким образом, чтобы обеспечить
доступ к обоим отверстиям - на тот случай, если копьеносец не сумеет
проникнуть в одно из них, он сможет воспользоваться другим. Я ввела орудие в
бой, Корделли занялся жилистой волосатой задницей своего подручного и
неотрывно ее облизывал, ожидая момента, чтобы совершить содомию, когда
огромный инструмент палача вломится в пещерку. Наконец наши усилия
увенчались успехом: член проник во влагалище ребенка, и по ее лицу разлилась
мертвенная бледность. Однако Корделли, не спуская глаз с чудовищного орудия,
велел подручному войти в другую гавань, и снова я была лоцманом. Отчаянно
сопротивлявшаяся Природа скоро уступила решительному натиску человека, как
она делает всегда; но, увы, анус разорвался, хлынула густая кровь, и
итальянец, возносясь на седьмое небо, овладел задницей палача.
Боже праведный! Как мне описать эту картину? Представьте маленькое
очаровательное личико, такое трогательное, такое жалкое, которое целовал
отвратительнейший из людей, царапая жесткими усищами нежнейшие лилии и розы
и заглушая мерзкими ругательствами жалобные стоны невиннейшей души. Теперь
представьте Корделли, который, отвергая окружившие его прелести, предпочел
поганую задницу наемного убийцы. В тот миг, когда палач затрясся от оргазма,
Дюран по приказу хозяина задушила уже потерявшую сознание жертву.
Все кончилось: несчастная девочка испустила дух. Итальянец с
торжествующим видом показал нам свой неуемный член, готовый к дальнейшим
подвигам.
- Вот я и снова в прекрасной форме, - объявил он. - И с одной тварью мы
разделались. Думаю, вы обратили внимание, что я вел себя довольно сдержанно,
и, как мне кажется, вряд ли можно было убить ее более милосердным образом.
Одна из дуэний засобиралась унести труп.
- Оставь его, сволочь! - рявкнул торговец. - Эти останки возбуждают
меня, разве ты забыла об этом? - И великий грешник, прижавшись лицом к лицу
своей мертвой дочери, начал покрывать мерзкими поцелуями искаженные смертью
черты, пытаясь пробудить в них жизнь.
- Эй, Дюран, - позвал он, оторвавшись от дочери, - подними-ка член
этому субъекту: я хочу, чтобы он прочистил мне зад, пока я буду ласкать эти
останки.
Его желание было исполнено без промедления, его подручный овладел им
без всякой смазки, впрочем, она была и не нужна для ануса столь внушительных
размеров. Элиза и Раймонда подставили его поцелуям свои ягодицы, сам он
гладил ягодицы обеих сыновей, чьи органы сосали мы с Дюран. Из заднего
прохода мертвой девочки Корделли перебрался в ее влагалище; между тем палач
сбросил семя, и Корделли позвал второго. Тот, оснащенный не хуже своего
коллеги, но намного страшнее его, если только возможно быть страшнее,
принялся с усердием содомировать хозяина и без перерыва сбросил в его
потроха пару зарядов. Оргия начинала принимать серьезный оборот.
- Все хорошо, клянусь спермой Всевышнего, - рычал Корделли, брызжа
слюной, - теперь дайте мне преступления! Побольше преступлений, самых
ужасных! Чтобы испытать извержение, мне нужны жертвы, любые жертвы; я без
колебаний прикончу любую из вас ради хорошего извержения.
- С кого же вы хотите начать, сударь? - осмелилась я.
- С тебя... с любого другого, мне все равно с кого, лишь бы это меня
возбуждало. Неужели вы думаете, что жизнь одного человека мне дороже, чем
жизнь другого? А ну-ка, давайте сюда эту маленькую стерву, - сказал варвар,
хватая Элизу за грудь и швыряя ее к своим ногам. Он потребовал щипцы и, пока
я его ласкала, а палачи держали жертву, неторопливо, с завидным упорством
рвал белоснежные девичьи груди на кусочки до тех пор, пока от них ничего не
осталось, кроме страшных зияющих ран.
Операция завершилась; жертву положили в другую позу, широко растянув ей
ноги и выставив на обозрение зияющую вагину.
- Вот так, - удовлетворенно крякнул каннибал, - сейчас немного
покопаемся в чреве и поглядим, что там есть.
Я сосала его орган, а его щипцы несколько минут орудовали в теле
несчастной жертвы.
Потом он велел перевернуть ее, и взору его предстали самые
очаровательные в мире ягодицы; он раздвинул их в сторону, и его смертоносные
щипцы исчезли в маленькой норке, которую он разворотил с той же яростью, что
и первую. И я, опьяненная этим зрелищем, подбадривала убийцу и помогала ему.
Вот до чего доводят нас проклятые непостоянные наши страсти! Будь Элиза
чужим для меня человеком, возможно, во мне бы шевельнулась хоть капля
жалости к этому милому созданию, но мы придумываем и творим неслыханные
мерзости, когда наш гнев с особой силой обрушивается на близкое нам создание
и безжалостно срывает нежные лепестки цветка прежней любви.
Элиза плавала в собственной крови, но еще дышала; Корделли оставил свой
инструмент и теперь восхищенными глазами наблюдал ее агонию, и я должна
заметить, что в его деяниях большое место занимала гордыня. Корделли
заставил меня натирать свой член об окровавленное тело, обмывать его кровью,
которую пролила его рука, а потом одним ударом кинжала прекратил мучения
Элизы.
Ее заменил один из его сыновей. Злодей раскрыл окно, выходившее на
море. Ребенка привязали к длинной веревке, другой конец которой прикрепили к
колонне, и сбросили несчастного вниз.
- Ну как ты там? - крикнул Корделли, перегнувшись через подоконник и
высоко подняв нож: ему достаточно было сделать одно движение, чтобы
перерезать последнюю нить и чтобы его сын исчез в морской пучине. Снизу
донесся пронзительный крик мальчика; я снова принялась ласкать
жестокосердного отца, тот целовал Раймонду и вдохновенно отвечал на
ритмичные толчки палача, который его содомировал. Через некоторое время
ребенка подняли.
- Скажи честно, ты испугался? - почти участливо спросил торговец. -
Тебе было очень страшно?
- Ради Бога не надо больше, папа, умоляю тебя...
- Ага, жалкое отродье, - злобно прошипел Корделли, - запомни, что слово
"папа" ничего для меня не значит, абсолютно ничего. Повернись, я должен
насладиться тобой, прежде чем отдать на корм рыбам. Да, малыш, ты
отправишься кормить рыб - такова твоя судьба! Теперь ты видишь, как я дорожу
кровными узами.
Пока он совокуплялся с мальчиком, веревку удлинили, еще два или три
толчка, и Корделли выбрался из детского ануса, кивнул палачам, и те швырнули
жертву в окно, которое находилось на высоте шестидесяти метров над
поверхностью моря; но веревка оказалась короче и, не долетев до воды,
падавшее тело резко остановилось на лету, дернулось и расчленилось. Когда
его подняли наверх, мы увидели бесформенную массу мертвой плоти.
- Отлично. Давайте сюда еще одну задницу, - приказал итальянец.
- И снова бросим в море? - с надеждой спросила Дюран.
- Непременно; только сделаем веревку подлиннее, чтобы тело погрузилось
в воду.
После содомии второй ребенок полетел вслед за первым и был извлечен
почти бездыханным. В таком состоянии отец повторил совокупление последний
раз и перерезал веревку в тот момент, когда тело коснулось воды. Наконец
море приняло несчастного ребенка в свое мягкое лоно.
- Это самая возбуждающая страсть, - почтительно заметила я, обращаясь к
хозяину, - которую я когда-либо встречала в людях.
- Она возбуждает тебя, Жюльетта?
- Еще бы!
- Тогда подставляй свою жопку, я погашу твой пожар.
Через четверть часа Корделли оставил меня, придумав новое злодеяние.
Жертвой его на сей раз стала Раймонда. Ее участь была написана в глазах
чудовища, и бедняжка мгновенно ее прочла.
- О, госпожа моя! - взмолилась девушка, бросаясь ко мне. - Неужели вы
отдадите меня в руки этого злодея? Ведь я так любила вас...
Моим ответом был громкий смех. Подручные подвели бедняжку к Корделли;
он начал с обычных в таких случаях поцелуев, которыми осыпал каждую частичку
прекрасного тела, затем несколько минут выворачивал наизнанку потроха
Раймонды своим несгибаемым членом, после чего велел посадить ее в железную
клетку, кишевшую жабами, змеями и прочими неизвестными мне рептилиями, а
также отощавшими собаками и кошками, которых не кормили целую неделю. Трудно
представить себе вопли и эксцентричные прыжки и антраша бедной моей
служанки, на которую набросилась голодная свора. Я едва не лишилась чувств
от восторга, чему немало способствовала Дюран, ласкавшая меня возле самой
клетки; рядом с нами Корделли забавлялся со своими старыми дуэньями. Прошло
совсем немного времени, и от Раймонды почти ничего не осталось, и первыми
исчезли в клыкастых пастях ее груди и ягодицы. Самый потрясающий момент
наступил, когда она в последний раз открыла рот, чтобы закричать, и в ее
глотку нырнула здоровенная змея, подавившая только что родившийся вопль.
- Ха! Ха! Ха! - загрохотал Корделли и разразился градом невнятных
ругательств, вытаскивая свой орган из седалища дуэньи. - Я-то думал, что с
этой старой калошей избавлюсь от опасности оргазма, но не тут-то было,
разрази гром мою задницу! Я креплюсь из последних сил! - отчаянно заорал он.
- Нет, нет, сударь, этого не должно случиться, - засуетилась я, пытаясь
рукой опустить вниз его разъяренный фаллос, - давайте ненадолго отвлечемся.
- Хорошо; скажи, как ты находишь эту клетку, Жюльет-та? Я придумал это
для твоей шлюхи в первый же момент, когда увидел ее зад: мне достаточно один
раз взглянуть на этот женский предмет, и приговор уже готов; если хочешь,
дорогая, я предскажу свою судьбу по твоей заднице.
Мерзавец начал больно щипать мои ягодицы, я ловко выскользнула из его
объятий и как бы невзначай подставила ему его собственного сына, последнего
оставшегося в живых. Корделли уставился на мальчика безумным свирепым
взглядом - это был тот самый ребенок, чью мать замучили совсем недавно, и ее
труп до сих пор висел на стене.
- Насколько помню, - начал величайший из грешников, - я решил
подвергнуть этого маленького попрошайку той же самой пытке, от которой три
дня назад умерла его мать. Первым делом выколем ему глаза, потом отрубим
руки и ноги, переломаем кости, и пока я буду его сношать, кто-нибудь из вас
прикончит его ударом кинжала.
- Стало быть, эту процедуру перенесла его матушка? - спросила я.
- Совершенно верно.
- У меня нет никаких возражений, однако осмелюсь добавить, что помимо
всего прочего не плохо было бы вырвать ему зубы и заодно язык, которым,
кажется, он собирается что-то сказать нам.
- Вырвать зубы! Отрезать язык! О, Жюльетта! - взвыл счастливый
Корделли. - Да, я слишком поторопился разделаться с его родительницей. Но
теперь мы исправим эту оплошность с сынком. Эй, вы, - он щелкнул пальцами,
взглянув на палачей, - за работу!
В продолжение церемонии Корделли прочищал мне зад, во все глаза смотрел
на убитую горем девочку, чья очередь должна была наступить позже, и его
усердно пороли обе дуэньи.
Я должна отметить ловкость и мастерство, с какими орудовали подручные
хозяина, а уж страдания жертвы и ее ужасающие пытки описать просто нет
никакой возможности. Когда Корделли заметил, что с этим делом вполне
справится один, он велел второму, с ног до головы покрытому засохшей кровью,
сношать меня в вагину с тем, чтобы усилить свои ощущения, которые он
испытывал в моем анусе. Всевышний не даст мне соврать, что я никогда не
отступала перед самыми огромными членами, но натиск этого, друзья мои,
причинил мне жуткую боль. Однако, хотя этот субъект был в высшей степени
вульгарен, ужасные дела, которыми он себя запятнал, его бесцеремонность и
сквернословие, а также содомистская приправа, которой угощал меня его
господин, - все это очень скоро привело меня в экстаз, и я залила его член
доброй порцией горячей спермы. Корделли, услышав мои восторженные
богохульства, смешавшиеся с воплями жертвы, не выдержал, его семя прорвало
все преграды, и оба моих отверстия заполнила липкая жидкость. Однако
убийство мальчика еще не завершилось, и палач предложил сделать передышку.
- Ни в коем случае, - ответил итальянец и прокомментировал свои слова
так: - Странные все-таки люди: они полагают, будто человека можно истязать
только в возбужденном состоянии. А вот я - рациональный человек и могу с
равным успехом делать это как в пылу страсти, так и с абсолютным
хладнокровием. Природа наделила меня вечной жаждой крови, и мне нет нужды
приходить в исступление для того, чтобы проливать ее.
После чего пытки продолжились.
Правда, желая оживить эту сцену, я вложила обмякший орган Корделли себе
в рот, а Дюран начала подзадоривать его словесно.
- Знаете, Корделли, вашей жестокости, несмотря на размах, чего-то
недостает.
- Я вас не понимаю.
- Как только вы совершаете очередной, потрясающий своей жестокостью
поступок, все равно остается впечатление, что его можно было сделать еще
более жестоким.
- Докажите, мадам.
- Это нетрудно. Позвольте мне самой организовать истязание последней
вашей дочери, и я уверена, что вы увидите пытки, которые превосходят те, что
подсказало вам ваше робкое воображение.
- Продолжайте, - сдержанно отозвался торговец.
- Посредством тех же самых приспособлений, которые здесь есть, -
продолжала моя спутница, - ваш человек должен был аккуратно содрать с
девушки кожу, после чего ее освежеванную тушу следовало выпороть колючими
прутьями, затем натереть уксусом и это надо повторить семь раз. И вот когда
все ее нервы будут оголены, в них надо вонзать маленькие, раскаленные
докрасна булавки, а тело можно положить поближе к огню.
- Прекрасная мысль, Дюран, - одобрительно заметил Корделли, - однако
предупреждаю: если это помешает мне получить наслаждение, вы испытаете такую
же пытку на собственной шкуре.
- Я согласна.
- Тогда за дело.
Дуэнья подвела к нам самую младшую и самую прелестную из дочерей.
Несчастное создание имело безупречную фигурку, великолепные золотистые
волосы, лицо юной мадонны и глаза, которым позавидовала бы сама Венера.
Блудодей захотел облобызать маленький изящный зад, присовокупив к этому
несколько высокопарным тоном:
- Я должен последний раз почтить его до того, как моя злодейская рука
сомнет эти розы. Признайте, друзья, что этот предмет поистине бесподобен!
Но скоро, вдохновляемый мыслью о предстоящих истязаниях, Корделли
перешел от панегириков к жестокостям.
Два раза извергнувшись в предмет своей страсти, он покинул поле боя,
чтобы полюбоваться со стороны на то, как более внушительные орудия его
подручных будут терзать невинную девочку. Была предпринята первая попытка,
но, как вы догадываетесь, успеха удалось добиться только ценой полного
разрушения крохотного ануса. В продолжение мучительной операции хозяин
содомировал одного из палачей, а другой в это время овладел вагиной ребенка,
который теперь напоминал ягненка, попавшего в лапы двух разъяренных львов.
Еще сильнее возбудившись этой картиной, распутник выбрался из зада первого
палача и с ходу овладел вторым и, наконец, сочтя себя достаточно
подготовленным к главному событию, дал знак начинать пытку,
распорядительницей которой назначил Дюран.
И вновь мне не хватает слов описать страдания бедного ребенка, когда
итальянец взял в руки связку терний и довольно быстро снял верхнюю нежную
кожу. Но это было еще не все: порка продолжалась, скоро обнаружилось розовое
мясо, тело жертвы непрестанно сотрясалось как в лихорадке, сквозь стиснутые
зубы выступала пена, и раздавался сплошной вопль. Корделли заметил, что я,
не отрывая глаз от прекрасного зрелища, ласкаю сама себя, оттолкнул мою руку
и начал массировать мне клитор, но в следующую минуту снова увлекся
истязаниями и поручил обязанности мастурбатора моей подруге. Я с готовностью
откликнулась на ее ласки, и мы испытали три или четыре извержения во время
экзекуции, которая продолжалась довольно долго и кончилась тем, что оказался
снят весь кожный покров девочки без особого вреда для ее жизненно важных
органов. Но ее положение немного осложнилось, когда в нервы начали впиваться
раскаленные булавки. Крики жертвы стали громче и на целую октаву выше, и
внешний вид ее сделался еще более возбуждающим. Корделли в голову пришла
мысль совершить с ней содомию, это ему удалось и, не переставая
совокупляться, он продолжал, одну за другой, вонзать свои булавки.
Невыносимая боль в конце концов разорвала последние нити, на которых
держалась жалкая жизнь, и девочка испустила дух, получив перед смертью
обильную порцию спермы в свои потроха.
Вслед за тем убийца встал с самым невозмутимым видом и молча оделся;
палачи последовали его примеру и вслед за своим господином и обеими дуэньями
удалились и соседнюю комнату.
- Куда он ушел? - спросила я Дюран, ибо из живых в зале остались мы
одни.
Она неопределенно пожала плечами.
- А что если он замышляет какую-нибудь пакость? Может быть, настанет
наш черед?
- Значит мы получим то, чего заслуживаем.
- Я ничего не понимаю, Дюран. Как тебя угораздило прийти в этот дом,
если ты почти незнакома с хозяином?
- Он очень богат. Меня соблазнило его золото, оно до сих пор не дает
мне покоя. Я уверена, что эта скотина прячет свои богатства где- то здесь.
Если бы только нам удалось убрать его с дороги и ограбить... У меня с собой
есть порошок мгновенного действия. Все можно было бы сделать за один миг.
- Такой поступок, дорогая, расходится с нашими правилами: всегда и
везде уважать порок и истреблять только добродетель. Убив этого человека, мы
лишим мир великого преступника и, возможно, сохраним жизнь тысячам людей;
разве можем мы пойти на это?
- Я совершенно согласна с тобой, Жюльетта. В этот момент вернулся
Корделли в сопровождении своей свиты.
- А мы подумали, где вы пропадаете, добрый наш хозяин. Не иначе, как
творили какие-нибудь злые дела в одиночестве.
- Вы ошибаетесь, - ответил итальянец и широко распахнул двери комнаты,
из которой только что вышел. Это была молельня, оснащенная всеми
непременными атрибутами религиозного культа. - Такой закоренелый злодей, как
я, постоянно осаждаемый ужасными искушениями, должен хотя бы изредка творить
добро, чтобы успокоить гнев божий.
- Вы правы, сударь, - заметила я, - позвольте и нам последовать вашему
заразительному примеру. Пойдем, Дюран, попросим у Господа прощения за
преступления, на которые вдохновил нас наш хозяин.
Мы вошли в молельню и закрыли за собой дверь.
- Черт меня побери, - сказала я подруге, которую привела туда только
для того, чтобы спокойно обсудить наши складывавшиеся неважно дела. - Черт
меня побери, если я не изменила своего мнения и если этот фанатик не
заслуживает смерти. Ты же видишь, что его мучают угрызения совести, и с
такой слабой душой этот содомит скоро превратится в добропорядочного
человека; кто знает, может быть, мы были свидетелями -его последних деяний
на поприще злодейства? Поэтому я предлагаю как можно скорее покончить с ним.
- Мы легко можем расправиться со всей его оравой. Однако надо оставить
одну из старух, чтобы она вывела нас отсюда; поверь мне, Жюльетта, сокровища
этого богача находятся где-то здесь, в замке, и мы должны найти их во чтобы
то ни стало.
- Сегодня вечером за ним приедут слуги.
- И мы угостим их вином, - подхватила Дюран.
- Вот теперь и мы получили благословление, - объявила Дюран хозяину,
когда мы вернулись. - Кстати, сударь, велите принести чего-нибудь выпить: мы
умираем от жажды.
Корделли дал знак, и старые ведьмы быстро накрыли стол для хозяина и
его подручных. После третьей рюмки вина Дюран незаметно подсыпала порошок в
тарелку Корделли и его палачей, но дуэньи ни к чему не притрагивались, так
что отравить их не было возможности. Не прошло и минуты, как все трое
злодеев сползли со стульев, словно настигнутые гневом небесным. Дюран
выхватила кинжал и, поражая в самое сердце старуху, которая казалась
особенно недоверчивой и недоброжелательной, прибавила:
- Ступай следом за своими сообщниками, старая карга; если бы твой
хозяин был настоящим злодеем вроде нас, мы бы его не тронули. Но коль скоро
он верит в Бога, пришлось отправить его к дьяволу - у нас не было другого
выхода. Ну, а тебе, - продолжала она, обращаясь ко второй дуэнье, которая
испуганно уставилась на нас, дрожа всем телом, - тебе мы оставим жизнь, если
ты нам поможешь. Прежде всего надо выбросить в море эти трупы, потом вместе
с тобой мы перероем весь замок и найдем деньги. Теперь скажи, есть здесь еще
кто-нибудь?
- Клянусь, сейчас никого, - ответила карга. - Из слуг в доме я одна.
- Что ты имеешь в виду? Выходит, кроме слуг здесь есть еще кто-нибудь?
- Я так думаю; здесь могут быть пленники. Обещайте не убивать меня, и я
покажу вам весь дом.
Когда трупы были сброшены в Море, мы спросили старуху, часто ли
наведывался сюда Корделли.
- Раза три на неделе, - отвечала она.
- И всякий раз здесь творилась такая резня?
- Вы же сами все видели. А теперь я покажу вам темницы, может быть,
кто-то остался.
В подвалах, на глубине не менее двадцати метров, злодей держал взаперти
свои жертвы. Девять из двенадцати темниц были заняты, и в каждой из них
томился один узник; мы нашли пятерых смазливых девушек в возрасте от
пятнадцати до восемнадцати лет и четверых подростков лет
тринадцати-шестнадцати; большую часть жертв доставили сюда из разных уголков
Италии, а две девушки были родом из города Рагузы в Албании, и обе они
отличались редкой красотой.
Когда мы рассматривали свои находки, вверху, где-то далеко, послышался
шум, и мы поспешили узнать в чем дело. Оказалось, что в замок возвращаются
наши слуги и слуги Корделли. Вначале мы встретили лакеев итальянца - их было
трое, завели их в обеденный зал, где стол был заставлен яствами и напитками,
предложили им выпить, и скоро они отправились вслед за своим хозяином. Потом
мы спустились к нашим слугам и велели им возвращаться назад в город, сказав,
что хотим остаться в замке еще на день или два и обойдемся без них.
- Знаешь, Дюран, - заговорила я, когда мы вернулись к узникам, - я бы
хотела взять себе этих двух албанок, они заменят мне Элизу и Раймонду; я уже
вижу недовольство на твоем лице, поэтому спешу предупредить тебя, что
пожертвую ими в любой момент, когда ты этого захочешь, и сделаю это, не
моргнув глазом, как и в прошлый раз.
- Опять женщины. Неужели ты не можешь обойтись без них?
- Не могу, представь себе. Но сердце мое будет всегда принадлежать
только тебе, мое сокровище.
- Ах ты, хитренькая лисичка, ну как тебе откажешь!
Мы освободили Лилу - так звали семнадцатилетнюю - и Розальбу, которая
была на год старше, но на всякий случай заперли их в одной из роскошных
комнат замка. Бедняжек целую неделю держали в подвале, почти не кормили,
спали они на голом полу, прикрытом соломой, и вид у них был жалкий и
испуганный. Но я их расцеловала, обласкала, из глаз у них хлынули слезы
облегчения, и они с благодарностью бросились к моим ногам. Как оказалось,
они были сестры, дочери богатого коммерсанта в Рагузе, с которым Корделли
вел торговые дела; итальянец уговорил их отца отправить дочерей в Венецию,
чтобы они получили воспитание, а потом сочинил письмо об их трагической
гибели и оставил их для своих утех.
- Тогда я тоже возьму себе одну из пленниц, - сказала Дюран:
- Ну конечно, дорогая, и мне никогда не придет в голову ревновать тебя.
- Ты чудовище! - Она погрозила мне пальцем. - Я более чувствительна чем
ты, и мне будет противно, если кто-то будет отвлекать меня от мыслей о тебе.
- Будет тебе, любовь моя, не надо смешивать плотские наслаждения с
умственными развлечениями, - укоризненно заметила я. - Я уже говорила тебе,
что мои убеждения, хотя они, возможно, в чем-то отличаются от твоих,
неизменны: я вправе сношаться с первым встречным на этой земле и в то же
время ни на миг не отступлю от нежной привязанности к своей единственной
подруге и сохраню это чувство до конца дней.
Трех других девочек и четверых мальчиков мы отвели в зал для пыток.
Полдня развлекались с ними, после чего усовершенствовали истязания, которые
практиковал Корделли, и сделали кончину всех семерых в тысячу раз
мучительнее и страшнее.

-------------
Подогретые изысканнейшими блюдами и тончайшими винами, мы в самом
прекрасном расположении духа перешли в роскошный зал, где должна была
происходить общая оргия. Участниками были: Фердинанд, Гравинес, Ла Ричча,
Клервиль, Шарлотта, Олимпия и я. Жертвами - четыре беременных женщины,
четверо девушек, которые прислуживали за столом, и восемь премиленьких детей
обоего пола, в чьи задницы мы впрыснули коньяк, который был подан после
кофе, и потом смаковали его. Позже с копьями наперевес вошли четырнадцать
здоровенных воителей с членами не менее впечатляющими, нежели те, которых мы
уже выжали до последней капли; они стали поодаль с почтительным видом,
затаив дыхание, ожидая наших распоряжений. Час был поздний, сцена требовала
освещения, и в зале загорелись несколько сот свечей, прикрытых зелеными
абажурами.
- Больше никаких интимных бесед и уединений, - заявил король, - начиная
с этой минуты будем развлекаться на виду друг у друга.
По этому сигналу мы самым беспорядочным образом бросились к тем, кто
находился под рукой, и смешались в кучу; мы сношались самозабвенно и
неистово, но в подобных, непристойных сверх всякой меры, оргиях всегда
властвует жестокость, и вот кто-то уже начал щипать и выкручивать женские
груди, кто-то терзал ягодицы, слева кому-то раздирали влагалище, справа
истязали беременную; с одной стороны слышались жалобные всхлипы вперемежку
со стонами боли, а быть может, удовольствия, с другой - доносились ужасные
проклятия. Но вот раздались первые энергичные звуки, венчающие извержение;
первым исторг победоносный вопль Гравинес. И не успело стихнуть его
ликование, как мы увидели, что к его ногам рухнула женщина с перерезанным
горлом, а из вспоротого ее живота вывалился окровавленный плод.
- Я предпочитаю действовать иначе, - заявил Ла Ричча и приказал крепко
привязать к стене одну из этих тварей с распухшими животами. - Теперь прошу
внимания.
Он обул подкованные железом тяжелые сапоги, оперся руками о плечи двух
мужчин и, выбросив ноги наподобие , катапульты, протаранил живот той, что
готовилась стать матерью; она смогла только охнуть, осела на пол, будто
подкошенная, обливаясь кровью, и вытолкнула из своего чрева безжизненный
плод, на который тут же сбросил свое пенившееся семя развратный аристократ.
Я принимала два члена одновременно в оба отверстия, каждой рукой массировала
чьи-то влагалища, а третий орган держала во рту, и вот именно он сбросил
свой заряд в тот самый момент, когда я, следуя примеру князя, испытала
похожий на шквал оргазм. В это время мой блуждающий взор остановился на
Клервиль; кто-то содомировал ее, юная дева лизала ей влагалище, сама же
фурия порола бичом мальчика; ее извержение произошло в следующее мгновение.
Шарлотту сношали спереди, она сосала детский пенис, руками ласкала двух
девочек и во все глаза смотрела, как перед ней истязают беременную женщину.
Фердинанд сосредоточенно занимался девушкой, у которой уже не было сил
кричать; он терзал ее тело раскаленными докрасна щипцами, вставив член в
чей-то рот; когда злодей почувствовал извержение, он взял скальпель, одним
взмахом отсек соски своей жертвы и бросил их на пол. Вот приблизительно
таким образом завершилась первая сцена, после которой король пригласил нас в
соседнюю комнату, где, по его словам, находилась хитроумная машина,
способная сделать смерть наших полумертвых женщин пикантной и возбуждающей.
Обеих - ибо их оставалось только двое - привязали к тяжелым железным плитам,
расположенным одна над другой так, чтобы их тела соприкасались друг с
другом.
- Вот теперь все готово, - удовлетворенно сказал король. Мы сгрудились
вокруг агрегата; Фердинанд, встав в картинную позу, обвел нас взглядом и
нажал на рычаг: плиты , медленно двинулись навстречу друг другу, и минуту
спустя оба несчастных создания вместе со своими, так и не увидевшими свет
отпрысками превратились в лепешку. Надеюсь, не стоит добавлять, что никто из
присутствующих не удержался от того, чтобы не выразить восторг новыми
излияниями.
- Может быть, перейдем еще в одно место? - с загадочным видом
осведомился наш любезный хозяин. - Вдруг и там нас ожидает что-нибудь
интересное?
Следующий зал напоминал громадный театр, где мы увидели семь различной
формы приспособлений, служивших для умервщления людей семью различными
способами. Первое предназначалось для сжигания заживо, второе - для порки,
третье - для повешения, четвертое представляло собой адское колесо, пятое -
кол, на который усаживали жертву, шестое служило для усекновения головы,
седьмое - для разрубания на куски. Возле них стояли четверо палачей,
обнаженных, прекрасных как боги войны. Каждому гостю была отведена отдельная
ложа, украшенная десятками портретов детей неземной красоты. Мы заняли свои
места, и каждый захватил с собой копьеносца, маленькую девочку и такого же
возраста мальчика, которым предстояло ублажать нас во время спектакля.
Фердинанд указал на шелковые шнурки, свисавшие из-под каждого портрета
и соединенные с колокольчиком, и объяснил:
- Вы можете выбрать любую жертву из этих пятидесяти. По звонку она
появится в вашей ложе, чтобы перед казнью вы могли с ней потешиться. После
этого каждый из вас отводит свою жертву к агрегату, который придется ему по
вкусу, и отдает ее в руки палачу или может сам казнить ее, если пожелает.
Единственное, о чем я прошу, уважаемые гости: соблюдайте очередь и не
торопитесь, ибо лучшие часы своей жизни человек проводит, отбирая жизнь у
себе подобных.
- Будь я проклята, - сказала Клервиль королю, - если когда-нибудь
встречала столь богатое воображение, как у вас.
- Увы, - скромно отвечал неаполитанец, - вряд ли я могу претендовать на
это. Такие фантазии служили еще моим предкам, тиранам Сиракуз, чтобы
поднимать их фаллосы. В своих архивах я нашел описание этих ужасов, изучил
их и теперь собираюсь возродить древние традиции для услады своих друзей.
Первым позвонил в колокольчик Гравинес; его выбор пал на
шестнадцатилетнего юношу, который предстал перед ним через несколько
мгновений, и Гравинес, обладавший единоличным правом пользоваться им,
сначала выпорол мальчика, обласкал и искусал его член, раздавил ему одно
яичко, совокупился с ним и наконец приговорил его к сожжению: такой содомит,
саркастически заявил герцог, заслуживает того, чтобы закончить свою жизнь в
огне. Затем вызвала жертву Клервиль, и нет нужды уточнять, что она выбрала
самца, которому еще не исполнилось и восемнадцати и который был красив как
Адонис; жестокая распутница выпорола его, заставила облизать себе вагину и
анус; потом вместе с ним запрыгнула на сцену и сама усадила его на вертел;
пока он истошно кричал и извивался, один из палачей содомировал ее.
Следующей была Олимпия; она вызвала тринадцатилетнюю девочку. После
недолгих, но бурных ласк она велела повесить ее.
Затем настал черед Фердинанда. Как и Клервиль, он выбрал юношу.
- Я люблю истязать женщин, - пояснил он, - но еще больше мне нравится
убивать представителей моего пола.
Появился юноша двадцати лет от роду, обладатель геркулесового члена, с
лицом, которое могло бы стать символом Любви. Фердинанд заставил его
прочистить себе задний проход, сам совершил с ним содомию, подверг
флагелляции и отвел к машине, которая раздробила мальчику кости. После чего
его, полуживого, привязали к колесу и оставили умирать на нем в глубине
сцены.
Ла Риччу привлекла юная дева шестнадцати лет, прелестная как богиня
Юности; он заставил ее испытать самые мерзкие и жестокие унижения и приказал
изрубить на мелкие куски.
Шарлотта вызвала двенадцатилетнюю девочку; позабавившись с ней,
королева любовалась тем, как жертве отрубают голову, и принимала при этом
сразу два мужских члена в оба отверстия.
Я выбрала очаровательную девушку и, как оказалось, не прогадала:
никогда еще моим глазам не представало столь безупречное и соблазнительное
существо. Я облобызала и облизала ее сантиметр за сантиметром, отвела на
арену и вместе с палачами подвергла жесточайшей порке. Мне дали тяжелый бич
из воловьей кожи, каждый удар которого вырывал из прекраснейшего в мире тела
кусок величиной с ладонь; жертва скоро испустила дух, я легла на труп, и
палачи по очереди удовлетворили меня.
Наши кровавые игры продолжались очень долго. Если подвести общий итог,
мы уничтожили одну тысячу сто семьдесят шесть человек, то есть по сто
шестьдесят восемь на каждого, из них шестьсот девочек, остальные были
мужского пола. Шарлотта и княгиня Боргезе ограничились девочками, я приняла
на свою душу равное количество самцов и самок, точно так же распределил свои
жертвы Ла Ричча; но Клервиль, Гравинес и король Фердинанд расправлялись
исключительно с мужчинами и по большей части убивали их собственноручно. В
продолжение этой оргии мы совокуплялись почти беспрерывно, и наших атлетов
пришлось заменять несколько раз. В общей сложности чудесный спектакль
продолжался сорок пять часов, так что можете представить себе, в каком
состоянии мы вернулись в свою гостиницу..


-------------
Лаис и Теодора окружили Фаона, одновременно и мужа Нуарсея и его сына,
в мгновение ока вызвали у него достаточную эрекцию и подвели юношу к
Нуарсею, который, наклонившись надо мной, выставил свой зад, и мои лесбиянки
ввели туда копье его отпрыска. Я ласкала его снизу, а сам он облизывал
анальное отверстие то одной, то другой шлюхи. Скоро сыновний орган,
напоминавший член мула, привел Нуарсея в восторг; распутник принялся
изображать стоны, всхлипы и ужимки невесты в момент дефлорации, чем вызвал
небывалое оживление зрителей. Еще мгновение, и юноша извергнулся в отцовские
потроха, с радостью принявшие его семя. Когда ритуальный акт завершился,
жених опустился на колени и почтительно облобызал зад Нуарсея. После чего
отошел в сторону, но возбужденный папаша жаждал продолжения, его ненасытный
анус, казалось, вопил и требовал к себе внимания. Тогда Картуш и Дерю начали
по очереди содомировать его, а в это время наш злодей целовал ягодицы Лаис и
Теодоры, к которым, по его признанию, он с самого начала почувствовал особое
расположение. Я по-прежнему лежала под ним и неустанно сосала ему фаллос.
- Теперь сыграем роль супруга, - объявил Нуарсей после того, как его
головорезы совершили по два содомистских акта, - с женской обязанностью я,
на мой взгляд, справился успешно.
К нему подвели Эфорба, младшего сына. Мне было доверено ввести таран в
брешь, и за три мощных толчка с дефлорацией было покончено. Нуарсей выдернул
из окровавленного отверстия свое несгибаемое орудие и потребовал подвести к
нему Фонтанж.
- Жюльетта, - обратился он ко мне, - сделай одолжение, покусай куночку
этой девчонки, пока я занимаюсь ее задницей. А чтобы ее боль была еще
сильнее, вы, Картуш и Дерю, возьмите ее руки и ножом поковыряйте ноготки.
Все происходило в полном соответствии с его указаниями; Фонтанж,
безмерно страдавшая Фонтанж, не могла понять, где боль была невыносимее: в
изувеченных пальцах, в искусанном до крови влагалище или в прямой кишке,
которую долбил чудовищный мужской орган. Мне же кажется, наибольший урон
причинила ей содомия; ее вопли, рыдания и стоны достигли предела своих
возможностей, и Нуарсей, чрезвычайно возбужденный всем этим, оказался на
грани кризиса, поэтому благоразумно покинул пробитую брешь.
- Эй, Жюльетта! - заорал он. - Если бы ты только знала, какой чудный
зад у этой сучки, как мне сладостны ее страдания. Я хотел бы, чтобы все
демоны ада пришли мне на помощь, и каждый придумал свою неслыханную пытку.
Он перевернул жертву на спину; ее держали наши потаскухи, я раскрыла ее
влагалище, и туда стремительно ворвался толстенный, твердый как железо член;
в продолжение всего акта в ноздри несчастной совали горящую серу и рвали ей
уши. Цветок невинности был сорван и растоптан, хлынула густая кровь,
взбесившийся Нуарсей извлек свой окровавленный инструмент, схватил
многохвостую плеть с раскаленными на огне наконечниками и начал жесточайшую
флагелляцию. Его также пороли две проститутки, он осыпал поцелуями задницы
моих лесбиянок, которые умудрились принять удобную для распутника позу, я
сосала ему орган и щекотала пальцами анус.
- Признайтесь, ведь нам здесь тепло и уютно, - сказал он через
несколько минут, - а вот жуткий холод за окном подал мне замечательную идею.
Мы вчетвером надели на себя теплые зимние вещи и вывели нагую Фонтанж
за ворота. Перед замком был большой, облицованный мрамором бассейн, в ту
пору покрытый льдом, на который вытолкнули девушку. Картуш и Дерю, держа в
руках тяжелые кнуты и пороховые ракеты-шутихи, стали по разные стороны
бассейна возле самого его края, мы с Нуарсеем расположились чуть поодаль, и
я накрыла его член своей теплой ладонью. Девушку заставили кататься по льду:
когда она приближалась к кромке, ее подгоняли кнутом, когда она удалялась, в
нее бросали подожженные ракеты, и они с веселым треском разрывались у нее
под ногами. Мы долго любовались захватывающим зрелищем, а бедняжка носилась
по звенящему от мороза льду, смешно подпрыгивала, увертываясь от ракет,
падала и снова вставала.
- Что такое?! - вскричал возмущенный Нуарсей, заметив, что совершая
шестой круг, Фонтанж не претерпела никакого урона. - Что я вижу! Наша стерва
блаженствует!
Но в следующее мгновение к вящему удовольствию злодея взрыв разнес в
клочья одну из ее грудей, она споткнулась и упала, сломав руку.
- Ну вот, это уже лучше, - удовлетворенно пробурчал Нуарсей.
Фонтанж притащили обратно в замок в бессознательном состоянии, быстро
привели в чувство и, чтобы подготовить к дальнейшему употреблению,
перевязали раны.
Тем временем сцена была готова для новых оргий. Нуарсей захотел, чтобы
меня ласкала моя маленькая Марианна, а сам начал покрывать мерзкими
похотливыми поцелуями по-детски трогательные ягодицы ребенка.
- Эта штука обещает вырасти в превосходнейший зад, Жюльетта, - сказал
он мне, - она уже сейчас очень сильно воспламеняет меня.
Хотя девочке было всего лишь семь лет, порочный Нуарсей слегка, как бы
для пробы, поводил своим гигантским членом по очаровательной в своей наготе
и беззащитности расщелинке, потом вдруг оставил Марианну и набросился на
Эфорба; он вонзил в него свою шпагу по самый эфес и, задыхаясь от ярости,
крикнул мне, чтобы я раздавила мальчику яички. Наверное, не существует на
свете боли, какую испытал несчастный, но и это было еще не все: Нуарсей
отошел в сторону и приказал помощникам выпороть сына. Один из них работал
плетью, второй содомировал бесчувственное тело мальчика, я же - таково было
желание отца, - взяла бритву и в один момент срезала по самый корень детские
гениталии. Нуарсей во все глаза смотрел на эту операцию и впивался губами и
зубами в ягодицы Теодоры.
- Настал твой черед сношаться, Жюльетта, - хрипло произнес он, когда
закончилась очередная сцена.
Я пребывала в состоянии ужасного возбуждения, и все мое тело в тот
момент жаждало только совокупления. Оба головореза зажали меня с двух
сторон: один вломился в мое влагалище, второй пристроился в задней пещерке;
Нуарсей переходил от одного к другому, по очереди содомировал их, а
проститутки нещадно пороли его. Увидев, что мое продолжительное извержение
подошло к концу, злодей указал палачам на Фонтанж и сказал:
- Делайте с ней, что хотите, лишь бы она страдала как можно сильнее,
пока вы развлекаетесь с ней.
Разбойники за одну минуту с таким усердием обработали девочку, что она
снова потеряла сознание.
- Погодите, - засуетился Нуарсей, - не могу же я упустить такой момент.
Пока он содомировал несчастную нашу жертву, я удивила его неожиданным
всплеском жестокости: посредством скальпеля я ловко вырвала правый глаз
своей подопечной. Этот чудовищный поступок переполнил чашу терпения Нуарсея,
к тому же настолько сильной была болевая реакция Фонтанж, настолько
судорожно сжались все ее мышцы, что развратник сбросил свое семя в самых
недрах ее прямой кишки.
- Теперь пойдем со мной, моя драгоценная, - заявил он и потащил
изувеченную девушку, которая едва держалась на ногах, в соседнюю комнату. Я
последовала за ними.
- Смотри, - он ткнул пальцем в стол, на котором грудой лежали золотые
монеты - пятьсот тысяч франков, принадлежавшие несчастной девушке, - смотри
на свое приданое; мы оставили тебе один глаз, чтобы ты могла лицезреть это
богатство, чтобы почувствовала себя еще несчастнее, ибо эти деньги не твои.
Знай, стерва, что я мечтаю увидеть, как ты сдохнешь в нищете, я сделаю так,
что ты никогда не сможешь пожаловаться на свою судьбу, после того, как мы
отпустим тебя на свободу. Потрогай, - продолжал он, подталкивая ее к столу,
- потрогай эти сверкающие кружочки, это золото, оно твое, но ты никогда его
не получишь. Пощупай его, шлюха, я хочу, чтобы ты ощутила его в своих
пальчиках; ну вот, а теперь эти бесполезные органы тебе больше не нужны, - С
этими словами монстр положил обе руки на чурбаки для разделки мяса, крепко
привязал их и совершил с ней третий, на сей раз последний, акт содомии, во
время которого я большим топором отрубила ей кисти... Затем, не мешкая,
остановила кровь и перевязала обрубки. После чего, продолжая содомию, монстр
своими руками раскрыл жертве рот, заставил высунуть Язык, я ухватила его
щипцами, вытащила еще больше и отрезала... Операция завершилась тем, что я
выколола оставшийся глаз, и Нуарсея потряс чудовищной силы оргазм.
- Прекрасно, - с удовлетворением заметил он, извлекая свой орган, потом
набросил на мелко дрожавшее тело накидку из грубой холстины и прибавил: -
Теперь мы уверены, что она не сможет писать, будет слепа как крот и никогда
никому не скажет ни единого слова.
Мы вывели ее за ворота и вытолкнули за ограду.
- Ступай, ищи себе пропитание, - сказал Нуарсей, на прощанье наградив
ее пинком. - Мысль об участи, которая тебя ожидает, доставляет нам еще
большее удовольствие, чем мы получили бы от твоего убийства; убирайся,
стерва, броди по миру и обвиняй своих палачей, если сумеешь.
- Да, но ведь она сможет слышать вопросы любопытных, - заметила я, -
уши-то у нее остались.
- В самом деле, - спохватился жестокий Нуарсей. - Тогда это надо
исправить. - И он кончиком ножа проткнул оба ее уха.
Когда мы вернулись в зал, наш распутник обвел глазами присутствующих, и
его взгляд задержался на девушках.
- А ну-ка, помогите мне, негодницы, я только что потерял много сил,
надо восстановить их... Возбудите хорошенько этих содомитов, пусть они
прочешут мне задницу. Я чувствую в себе неодолимую потребность творить зло.
Нуарсея взяли в кольцо, со всех сторон его окружили ягодицы и торчавшие
члены, вся компания начала ласкать и возбуждать его всеми мыслимыми
способами.
Когда его инструмент зашевелился, он громко крикнул:
- Послушай, Жюльетта, я хочу твою дочь.
И не оставив мне времени опомниться и ответить, негодяй бросился на
девочку и с невероятной быстротой овладел ею. Моя бедная Марианна истошно
закричала, и этот крик возвестил о том, какую ужасную боль она испытывает.
- Великие боги, что вы делаете, Нуарсей!
- Сношаю в задницу твою дочь. Это должно было случиться рано или
поздно, не так ли? По-моему, лучше, если цветок невинности сорвет твой
близкий друг, а не посторонний.
Безжалостно разворотив детские внутренности, он вытащил свой залитый
кровью член, дрожавший от сдерживаемой ярости, и бросив убийственный взгляд
на проституток, объявил о своем желании принести одну из них в жертву.
Обреченная девушка, которую он выбрал, обняла его колени, напрасно пытаясь
умилостивить злодея; ее привязали к верхушке раздвижной лестницы, Нуарсей
опустился в кресло в двух метрах от нее и взял в руку свободный конец
веревки. Теодора и Лаис, встав на колени, занялись его органом, яичками и
седалищем; оба каннибала на его глазах совокуплялись со мной, вторую
проститутку подвесили к столбу вниз головой, оставив дожидаться решения
своей участи. Двадцать раз монстр дергал за веревку, двадцать раз жертва с
грохотом падала на пол, каждый раз ее поднимали и водружали на место, и
чудовищная забава не закончилась до тех пор, пока девушка не переломала себе
ноги и не разбила череп. Ужасы еще сильнее подогрели распутника, и он
распорядился завязать глаза висевшей проститутке, а каждый из нас должен был
подходить к ней по очереди и терзать ее тело. Пытка, сказал он, прекратится
только тогда, когда жертва сумеет угадать имя своего очередного мучителя; но
она* скоро захлебнулась собственной кровью, так и не назвав правильно никого
из тех, кто заставлял ее жестоко страдать. По моему совету обеих несчастных,
в которых еще теплились последние искорки жизни, подвесили в трубе над
камином, где они быстро обуглились, а может быть, еще раньше задохнулись от
дыма. Нуарсей совершенно опьянел от похоти; он, как безумный, рыскал глазами
по салону, в них я прочла смертный приговор всем пятерым, еще оставшимся в
его распоряжении. Это были обе мои лесбиянки, моя дочь и два его сына. Все
говорило за то, что со всеми ними будет покончено сразу, в один и тот же
момент.
- О, великие боги злодейства! - возопил он. - Снимите с меня узду,
дайте мне сотворить зло, достойное вас! Я не прошу у вас сил делать добро,
но неужели вы не можете дать мне сверхчеловеческие способности к
преступлениям? Эй вы, дикие небесные псы, дайте мне в руки вашу молнию,
дайте мне ее хотя бы на один момент, и когда я уничтожу всех жителей этой
поганой планеты, вы увидите, как вскипает ярость в моих чреслах, и вашим
собственным огненным копьем поражу ваше мерзкое, подлое сердце.
Продолжая бормотать еще какие-то слова, уже совсем невразумительные, он
набросился на своего сына Фаона, овладел им сзади, предоставив в
распоряжение содомитов свое седалище, и приказал мне вырвать живое сердце из
груди мальчика; я подала ему окровавленный трепещущий комочек плоти, он в
один миг сожрал его, извергнулся и в следующий момент вонзил кинжал в грудь
второго сына.
- Взгляни, Жюльетта, взгляни, мой ангел, что я сделал? Славная работа,
не правда ли? Подтверди, что я достаточно запятнал себя кровью и ужасами.
- Я содрогаюсь, глядя на вас, Нуарсей, но я всегда с вами.
- Не думай, Жюльетта, что наша оргия закончена и что я выдохся.
Снова его блуждающий взор остановился на моей дочери, и я увидела, что
эрекция его ужасна; он схватил Марианну, заломил ей руки, и его чудовищный
инструмент ворвался в ее вагину.
- Бог ты мой, - заговорил он, захлебываясь словами, - я схожу с ума от
этого крохотного существа; разрази меня гром, если это не так. Что ты
собираешься с ней делать, Жюльетта? Ведь ты же не сентиментальная дура, ты
не идиотка, чтобы испытывать чувства к этому презренному отродью, к этому
порождению проклятого семени твоего мерзкого мужа, поэтому продай ее мне,
Жюльетта, продай мне эту сучку, и мы оба совершим великий грех: ты продашь
свое дитя, а я куплю его только для того, чтобы предать мучительной смерти.
Да, Жюльетта, да, мы вместе убьем твою дочь. - В этот момент он вытащил свой
фаллос, наполненный адской силой, жутко сверкавший в багровых отсветах
пламени, которое бушевало в камине. - Посмотри, как эта мысль будоражит мои
чувства. Только погоди, не отвечай ничего до тех пор, пока не примешь в себя
парочку членов.
Во время совокупления никакое преступление не приводит человека в ужас,
поэтому принимать решение всегда надлежит в те минуты, когда вы истекаете
семенем. В мое тело вонзились два члена, меня сношали с обеих сторон, и во
второй раз Нуарсей спросил, какую судьбу уготовила я своей дочери.
- Ах, подлая твоя душа! - закричала я, выбрасывая из себя порцию за
порцией. - Твоя звезда коварства и вероломства восходит нам миром и
затмевает все вокруг, все исчезает под твоими лучами, все, кроме жажды
злодейства и бесстыдства... Делай с Марианной что хочешь, сукин ты сын, -
сказала я и добавила на выдохе: - Она твоя.
Едва лишь были произнесены эти слова, он схватил бедную девочку своими
преступными руками и швырнул ее, голенькую, в камин, где бесновалось жадное
пламя; я подскочила, я тоже схватила кочергу, чтобы не дать несчастной
выбраться из огня, чтобы затолкнуть подальше сотрясаемое конвульсиями тело;
нас обоих ласкали мои девушки, потом содомировали его головорезы. Марианна
поджарилась заживо, а мы с ним провели остаток ночи в объятиях друг друга,
восхищаясь друг другом и перебирая в памяти все эпизоды и обстоятельства
нашего злодеяния, которое было ужасным и все-таки, по нашему общему мнению,
недостаточно жестоким.
- Теперь ответь мне на такой вопрос, - сказал Нуарсей, когда мы оба
несколько успокоились, - может ли что-нибудь в мире сравниться с
удовольствием, которое приносит преступление? Знаешь ли ты что-нибудь, что
слаще духа злодейства?
- Нет, друг, мой, я не знаю ничего подобного.
- Так давай жить злодейством до конца дней, и пусть ничто на свете не
свернет нас с этого пути. Не будем уподобляться несчастным, которые,
снедаемые угрызениями совести, отчаянно барахтаются в поисках отступления, в
равной мере подлого и неразумного, и бесполезного, ибо они нерешительны и
трусливы в своих действиях, и на новом поприще они не будут удачливее и
счастливее, чем в сфере зла, которое так опрометчиво отвергли. Счастье
зависит от твердости духа, оно недоступно тому, кто всю свою жизнь
шарахается из стороны в строну.
Мы провели неделю в сельском поместье Нуарсея и каждый день прибавляли
к своему списку несколько новых мерзостей. Как-то раз по настоянию хозяина я
испробовала на себе одну из страстей императрицы Теодоры, жены Юстиниана,
Это было так: я легла на траву, двое крестьянок посыпали ячменными зернами
мою промежность, следя за тем, чтобы они попали и на нижние губки; потом из
скотного двора пригнали дюжину крупных гусей, которые начали клевать зерно,
вызывая настолько сильное раздражение в моих гениталиях, что когда кормление
закончилось, мне просто необходимо было совокупиться. Нуарсей предвидел
такой результат и приготовил для меня пятьдесят своих челядинцев, которые
вознесли меня на самые вершины блаженства. Он тоже захотел испытать трюк с
гусями на своей заднице, после чего заявил, что ощущение от клювов острее и
приятнее, чем от порки. К этим невинным шалостям он добавил более серьезное
преступление: приказал учителю и учительнице из соседнего городка привести к
нему по тридцать учеников и учениц, собрал вместе детей обоего пола в своем
замке и добился того, что мальчики лишили невинности всех девочек; он
закончил это развлечение всеобщей поркой и содомией и наконец отравил всю
толпу.
- Друг мой, - сказала я ему после этого события, - все это детские
шалости; неужели мы не в состоянии совершить нечто необыкновенное и увенчать
наши оргии достойным образом? Жители города берут воду из колодцев, у меня
есть снадобья, которые оставила Дюран, их хватит, чтобы отравить за два дня
все население, и я обещаю, что со своими служанками произведу здесь
настоящее опустошение. - Я сопровождала свои вкрадчивые слова настойчивыми
ласками, и Нуарсей не устоял.
- Черт меня побери, - так ответил он, не в силах сдержать извержение,
когда услышал столь замечательный план. - В самом деле, Жюльетта, Природа
дала тебе нечеловеческое воображение. Делай, что задумала, мой ангел, и
пусть моим ответом послужит этот бурный поток, который ты из меня выжала.
Вам известно, что слова мои никогда не расходятся с делом. Четыре дня
спустя полторы тысячи человек были похоронены на городском кладбище, почти
все они скончались в таких жестоких муках, что оставшиеся в живых слышали их
отчаянные мольбы о скорейшей смерти. Небывалое бедствие было приписано
неожиданной и неизвестной эпидемии, а невежество местных лекарей защитило
нас от подозрений. Когда мы возвращались в столицу в двухместной карете, я
потеряла счет оргазмам, которые мы испытывали в объятиях друг друга.
Теперь, друзья мои, вы видите перед собой самую счастливую женщину на
свете; я безумно люблю злодейство и заявляю об этом со всей прямотой и
ответственностью; только злодейство и ничего, кроме злодейства, не
возбуждает мои чувства, и я останусь ему верна до конца своих дней. Я
свободна от всех религиозных страхов; осмотрительность и богатство избавляют
меня от вмешательства закона, и никакая сила, ни человеческая, ни небесная,
не может стать преградой на пути моих желаний. Прошлое воодушевляет меня,
настоящее подвигает меня на новые дела, а будущего я совсем не боюсь,
поэтому надеюсь, что за оставшуюся жизнь я превзойду все, что совершила в
молодые годы. Природа сотворила нас не для чего иного, кроме как для
наслаждения, она сделала землю сценой для наших развлечений, а ее жителей -
нашими игрушками, предметами нашего удовольствия, ибо удовольствие есть
всеобщий, универсальный движитель и закон жизни. Я допускаю, что незавидна
участь жертв, но без них никак нельзя, наш мир разлетелся бы на куски, если
бы не было высшего промысла, который устанавливает равновесие в мироздании;
только благодаря злодеяниям поддерживается естественный порядок, только
таким путем Природа восстанавливает то, что каждодневно утрачивается в этой
системе из-за нашествий добродетели. Стало быть, творя зло, мы повинуемся
Природе, между тем как наше неприятие зла есть единственное преступление,
непростительное в ее глазах. Да, друзья мои, давайте всем сердцем примем эти
принципы, в осуществлении которых заключены единственные на земле истоки
счастья.